Теряя полмира

солнечный, холодный день. ранняя весна.
компания студентов в разноцветных куртках посреди листвы, опавшей на мокрые оконца воды. мы крутим и курим после трех тяжелых пар.
напротив меня девушка с прямыми короткими каштановыми волосами и острым носиком. ее глаза постоянно смеются.
она дразнит меня: бросается колкими фразочками, передергивает мои слова.

у реальности этого сна есть одна особенность — люди здесь имеют крылья. не все. и неодинаковые. родится человек с крыльями или нет, решает природа, и никто больше. у «пернатых», так называют их люди без крыльев, ребенок может оказаться «топтуном» — так называют их люди с крыльями. и наоборот.

началось это лет двести назад и быстро распространилось, как вирус. родители-«топтуны» до сих пор боятся, что их отпрыск окажется «пернатым».
а «пернатые»-отпрыски прячут крылья, обрезают их бритвами, когда те начинают проклевываться. в хирургии даже появилась услуга — удалить нежеланное и зашить.

у меня и этой девушки крылья есть. ее особенно красивы: серые, словно металл, с бледно-желтыми перьями к краю. не особо крупны, но контур изящен. на таких далеко не улетишь, а вот планировать удобно.

когда этот сероглазый чертик вывел меня из себя, я, дурачась, в шутку схватил ее в объятия. сигарета обожгла мне руку. она подгадала момент, вывернулась и взлетела. широко расправила крылья и поднялась в воздух.
в один взмах.

я следом.

каждый взмах крыльев — выше и выше. «быть “крылатым” намного лучше, чем “топтуном”. твоя жизнь обретает два горизонта — небо и землю. а у “топтунов” он только один, к тому же плоский. ты становишься богаче, начинаешь понимать птиц, врезаясь в их косяки. ты видишь мир под иным углом. видишь его так, как не дано увидеть “пешеходам”. иногда мне жалко людей без крыльев. если бы их можно было пришить, я бы открыл клинику и агитировал всех вместе разрезать воздух и разгонять облака. а пока лишь приходится мириться, что мои родные — “пешеходы” и им нас не понять».

она мчалась вперед, ее не догнать.

вокруг кружились дома, крыши, башни на них. калейдоскоп стройных рядов невзрачных, блеклого цвета домов. водоворот площадей, улиц и каналов. казалось, что, если мы поднимемся, взмахнем еще раз крыльями и оттолкнемся от воздуха ввысь, мы дотронемся до солнца: обожжем кожу, ослепнем и подпалим крылья. но выше были только ватные облака и сырость.

— куда ты летишь?
— ты не знаешь, где Капелла? мне нужно туда.
— знаю, могу проводить.

смешно, что в этом дурацком мире, несмотря на крылья, нужно было спускаться в подземные переходы. так вышло, что «топтунов» много больше и негласным указом к власти не могут прийти «крылатые». за них просто не голосуют. потому-то все крылатые должны спускаться в подземные переходы да летать только вдоль пеших улиц и автомобильных дорог. «они считают наши крылья средством передвижения. так даже в законе прописано. хоть номера на нас не вешают, и на том спасибо».

когда на скорости мы спланировали в очередной переход
и сложили крылья, она вдруг остановилась, замерла и заплакала. прямо посреди толпы толкающихся «топтунов». крупными слезами, крепко сомкнув губы.

— что с тобой?
— не чувствую себя свободной. я умею летать и могу отправиться куда захочу и когда захочу, всего лишь расправив крылья. но меня кое-что держит здесь, тянет к земле, как магнит скрепку. тот человек, к которому я лечу в Капеллу.

я, удивленный, не знал, что делать. она вытерла слезу тыльной стороной ладони и натянуто улыбнулась.

мы взлетели и направились к крышам. солнце садилось, и воздух пропитался апельсиновым цветом.
мы сели на край высокой цветной башенки.
не стали складывать крылья — накрылись ими от моросящего дождя. под нами на площади бегали «топтуны». их было много: кто-то спешил на обед или с него, кто-то бежал в магазин, кто-то медленно прогуливался по мощеным улочкам.

по дорогам мчались такси, машины, автобусы и трамваи. «этим людям без крыльев нужны коробки на колесах, нужны эти правила движения, разметки. им нужны рамки и ограничения — без них они не могут себя организовать, не могут добраться из точки А в точку Б. глупые существа».

— почему тебе бы просто не забить на него?
— почему, по-твоему, скрепку притягивает магнит? физика, поля всякие. если ты сделан из определенного металла, тебя всегда будет тянуть к этому куску магнетика. и ты никогда не сможешь изменить собственную природу: перестроить атомы или кристаллическую решетку.
— тогда, может, стоит найти другого?
— ты смеешься? мой в Капелле. каждый раз, куда бы я ни летела, я всегда возвращаюсь. глупо пытаться любить бескрылого: они нас не понимают. мы такие от рождения — с крыльями. а они, «топтуны», ходят по земле и завидуют нашей свободе. а мы влюбляемся в них, и нет больше свободы. и нечему больше завидовать.
— они ограниченны.
— нет, они магниты, друг мой. они магниты…

дождь лил стеной. мы сидели под сомкнутыми шалашом крыльями и курили яблочные самокрутки.
апельсиновый сок сменился лимонным, а после небо и вовсе затянуло свинцом. мы сидели и обсуждали жизнь «пернатых». мечтали о каком-нибудь месте, наверно в горах, где могли бы жить вместе. коммуной, отдельным государством или автономным поселением — не имеет значения.

— в родном городе я туго обвязывала крылья веревкой и прятала под одеждой, чтобы никто не увидел. о них знали только родители и лучшие друзья. это было больно, это меня ущемляло. знаю, что ты скажешь: я потеряла половину мира и довольствовалась лишь одним горизонтом. так и было. но, рассекай я воздух над родным городом, меня бы считали дефектом природы.
— а он знает?
— нет… когда я приехала сюда учиться, то расправила крылья. не сразу, через какое-то время. опять боялась «топтунов». но позже увидела «крылатых», что летают над городом. и мне стало завидно: ведь я могу так же. его встретила в универе. мы начали общаться: в интернете, вживую. он не знает о моей истинной природе — а я боюсь сказать.
— и что ты делаешь, когда прилетаешь к нему? нам ведь нельзя заходить в храмы.
— снова обвязываю крылья лентой и прячу под толстовку. я прилетаю не каждый вечер, ты не подумай. мы гуляем, ходим в кафе, в кино. в церковь я не захожу, хотя он и приглашает. говорит, там очень красиво…

примерно 50–60 лет назад за океаном зародилось движение «пернатых». его так и назвали — движение «цветных перьев». люди красили крылья яркими цветами, чтобы выделяться в толпе, и делали маски в форме клюва. они устраивали забастовки, просили места в парламенте, боролись за равноправие, помахивая конституцией. оказалось, официально у «пернатых» были те же права, что и у «топтунов». мол, верхушка за общественное презрение ответственности не несет. нельзя сказать, что не было никакого эффекта. но и что он был положительным — тоже. в некоторых странах «крылатых» пустили к власти — их избирают на высокие посты. им позволено летать и ходить по улицам, гордо расправив крылья. но раскол в обществе только углубился: сочувствующие стали терпимее, а противные — более ненавидящими.

— твои крылья очень красивые.
— спасибо. ты когда-нибудь задумывался, почему они разные? ведь у всех синиц — одинаковые, у всех журавлей — одинаковые, и так далее. мы же один вид, к чему такое разнообразие?
— это работа ученых — а им до нас какое дело? многие скрывают свою природу, а такие исследования считают неэтичными.
— действительно, это же так неэтично ответить на беспокоящие нас вопросы! почему разные крылья? как определяется, кто из нас таким родится? откуда вообще взялся этот вирус? и есть ли от него лекарство?
— я слышал теорию, что крылья показывают натуру «пернатого». одним больше нравится летать, чем ходить по земле, и их крылья крупнее, выносливее. другим — ходить по земле, и их крылья такие мелкие и слабые.
— а цвет?
— я лишь замечал, что те, у кого они ярче, реже скрывают себя. но кто знает, какая здесь причинно-следственная связь. возможно, яркие крылья просто сложнее спрятать.
— да нет, не думаю…

я обнимал эту странную, смеющуюся даже сквозь слезы девушку и думал о том, что когда она улетит… что, когда она улетит, я полечу к своим магнитам.

— пап! я не буду их обрезать!
— ты позоришь семью! подумай, что скажут люди — что мы вырастили урода! да тебя же самого загнобят!
— дорогой, перестань…
— пошел быстро в ванну и обрезал их!
— папа! я не хочу, они часть меня! мне без разницы, что скажут другие...
— я тебе все сказал! не важно ему, что скажут люди. ха! если не обрежешь крылья, можешь забыть о хорошем будущем.

приоткрытая голубая дверь. наполненная красным цветом комната. белой керамики ванна. голый, уже мужественный, но еще подросток обхватывает руками ноги и утыкается носом в колени. расправляет одно бурое крепкое крыло и кладет его на бортик ванны. поворачивает голову набок и с легким отвращением смотрит на местами покрытые пухом перья. он играется мышцами спины, и перья трепещут одно за другим, будто подражая звуку опавшей листвы под ногами. неровный рот искажается в попытке посмеяться. из глаз по усыпанному веснушками лицу текут одинокие слезы. он расправляет второе крыло и упирается им в красный кафель. протягивает руку к краю раковины и берет потрепанную, затупившуюся раскладывающуюся бритву.

 

в небольшой пятиэтажке на окраине города на кухне
на плите закипает суп. тут же свой барабан крутит стиральная машинка.
на столе лежит скатерть в яркий цветок, а за деревянной форточкой
на веревках сушится белье.

в единственной комнате угловой квартиры
женщина убаюкивает годовалого малыша и поит его отваром.
дыхание мальчишки становится ровным,
она достает толстую иглу, водку и тонкие медицинские нитки.

смахнув перья с испачканного кровью фартука,
она выкладывает из корзины пару заранее ушитых иссиня-черных крыльев.
мягко, стараясь сдержать дрожание в голосе, напевая,
она принимается за дело — стежок за стежком, одно перо за другим.

— дорогой, это твой дар. ты будешь летать, я научу тебя. шаг за шагом, взмах за взмахом. ты улетишь из этой дыры и найдешь лучший дом. мне уже ни к чему, я не выбралась. но ты сможешь. я верю, что ты взлетишь так высоко, как никто никогда не взлетал.

крышка скачет по кастрюле, суп переливается через край
и шипит по всей конфорке. мальчик кривит гримасу
и тяжело дышит. игла дрожит в пальцах суховатой,
но статной женщины. она наклоняется прямо к маленькому ушку:

— ты мой хороший, я тебя очень люблю. а ты люби весь мир, всех людей. а если любить будет сложно, просто принимай. не дели их на черных и белых. мир — бесконечная полоса, где делимое — недосягаемые концы. каждый занимает свой отрезок на ней, и потому — каждый особенный.

женщина узловатыми пальцами завязывает последний узелок,
малыш вытягивает ручки и широко раскидывает крылья. мать улыбается
и крепко обнимает мальчугана. по широким скулам пробегает пара горячих слез. шепотом:

— ты сможешь летать, мой мальчик. ты назовешь всех внизу «топтунами» и скажешь, что они лишь тормозят тебя. но они магниты, глупыш. они магниты, что держат тебя здесь. что тянут тебя к земле, что заставляют хоть иногда вставать на две твердые ноги и идти пешком. они не делают нас приземистыми и не ограничивают нас. благодаря им мы такие, какие мы есть. без них мы бы не смогли взлететь и не летали. понимаешь, дурачок?

щекастый мальчишка уставился голубыми глазами в мамины.
протягивает вперед ладошки, как кошка, которая не хочет, чтобы ее обнимали,
дотрагивается до узких женских губ, взвизгивает «мама!»
и громко смеется.

— они не делают нас приземистыми, они нас окрыляют.
 

Рассказ опубликован в журнале NewTone