Наука о жизни

Время прочтения: 25 минут

Станислав Дробышевский — доцент, сотрудник кафедры антропологии МГУ, чьи лекции распространились далеко за пределы аудиторий родного университета. Ученый приезжает выступать в разные города России и мира и неизменно запоминается слушателям непринужденной, доступной манерой изложения. Он говорит максимально просто о самом сложном — о нас, людях.

Станислав Дробышевский

Доцент, сотрудник кафедры антропологии МГУ

— Как сложился ваш путь в науке?

— У меня все строго по рельсам. С детства я интересовался биологией, хотел изучать динозавров. Уже будучи студентом биофака МГУ, понял, что предмет моего интереса рассматривают на кафедре зоологии позвоночных. Студентов там много, а стало быть, отношение к ним, как к расходному материалу. Я ходил по кафедрам и спрашивал, чем у кого смогу заниматься. Наиболее понятно и четко мне ответили антропологи, к тому же там мало студентов и к молодым индивидуальный подход. Там я начал преподавать, когда не хватало людей, там защитил кандидатскую, там же стал доцентом и, видимо, дальше не двинусь: уже особо не надо. Еще когда я был лаборантом, ко мне стали отправлять всех, кто обращался с вопросами в Институт антропологии. Я был самый молодой, безропотный и не так занят, как профессора. Видимо, отвечал я достаточно успешно, потому что мои контакты тут же оказались у всех — меня стали все больше и больше спрашивать, приглашать на передачи. Сработала цепная реакция. Потом был рывок, когда Александр Соколов (научный журналист и популяризатор науки. — Примеч. автора.) узнал о моем существовании и предложил создать сайт «Антропогенез.ру». Так я стал популяризатором науки.

Позже появился канал на YouTube: формально он мой, но ведут его и снимают ролики мои коллеги. Например, энтузиаст науки Игорь Васенко — историк по образованию, к археологии и антропологии отношения никакого не имеет, но отличный организатор и канала, и некоторых моих открытых лекций.

— Почему вы занимаетесь популяризацией?

— Во-первых, популяризация помогает посетить те места, куда сам за свои деньги никогда бы не поехал. Например, Мадагаскар, откуда я недавно вернулся. А так я пообщался с лемурами, они сидели у меня на плече. Мне за это еще платят. Это же просто здорово!

Во-вторых, чисто концептуально: я хочу, чтобы мои дети жили в хорошем обществе. Для этого они и люди вокруг должны быть адекватными, обладать критическим мышлением. Школа с этой задачей, очевидно, масштабно не справляется — я знаю это, потому что двадцать лет там проработал.

— Вы родом из Читы, давно преподаете в Московском университете и много ездите по стране. Как вы считаете, можно активно популяризировать науку вне крупных городов и университетских центров?

— Конечно! Популяризация — это производная не от величины города, а от конкретного человека, который готов организовывать. Например, в Петрозаводск я ездил раза три, притом что в городе живет менее 250 тысяч человек. Но там нашелся организатор, который звал, — и была популяризация. Для меня загадка, например, город-миллионник Волгоград: я никогда не слышал от коллег о том, что туда кто-то ездил и участвовал в мероприятиях.

Иногда организовать что-то в маленьком местечке даже легче. Например, чтобы подготовить мероприятие в МГУ, где я преподаю, надо обойти огромное количество инстанций: от деканов до охраны, все в разных зданиях. А в маленьких поселениях организаторы приходят, сами ключом открывают местный ДК и запускают всех. Так я несколько раз побывал в Ясной Поляне: там есть хороший ДК, туда зовут, и я еду.

— Можно ли сказать, что город — человеческий аналог муравейника или другой формы животного соседствования?

— Любое живое существо уникально. Даже разные виды муравьев не похожи друг на друга, поэтому сравнение их с людьми — только красивая аналогия. Связка «человейники-муравейники» звучит прикольно, но биологически это совсем не одно и то же. У людей нет общего мегацентра, матки, которая в одиночку размножается, пока остальные работают. Муравейник работает как сложный запрограммированный механизм, но с минимальным разбросом возможностей: что генетически усвоили, то и делают. Люди работают не так слаженно, но более индивидуально.

Кроме того, мы преобразуем среду под себя, что не свойственно другим животным. Муравьи строят дом, но не мостят дорогу. Это делают люди. При Петре I в устье Невы было болото — сейчас ничего общего: улицы, дома, квартиры с климат-контролем. Можно даже сидеть в Петербурге рядом с комнатной пальмой.

— Как человек меняется под влиянием урбанизации?

— Массовая урбанизация в России — явление последних ста лет, до этого большинство населения жило в деревнях. Различия между городским и сельским населением есть, но они акклиматизационные: из-за разницы в нагрузках, уровне и характере стресса, а также в питании и доступе к медицине. Мы знаем, что городское население более высокое и худощавое, гораздо менее физически развитое, но не очень устойчивое к стрессу и легко переваривающее большое количество разнообразной информации. Маркеров стресса в городе больше, жизнь более нервная, а вот продолжительность этой жизни дольше.

— Зачем современному человеку антропология?

— Изучать самого себя всегда интересно, еще и помогает жить лучше. Если мы знаем, какое у нас было прошлое, то можем спланировать будущее и избежать «косяков». И критически относиться к тем проблемам, которые в нас биологически уже есть, понимать, откуда они, и принимать их. Может, потом мы сможем их поправить генной инженерией, но пока что они с нами.

Изучение — это не только собирание фактов, но и выдвижение гипотез, проверка их экспериментами, подтверждение либо опровержение, формулировка теорий, которые имеют прогностическую ценность. И если предсказание исполняется, значит, теория более-менее верна. Конечно, она никогда не будет истинна на 100 %, она — приближение к реальности, а не сама реальность. Но прогноз построить можно.

— Какое из недавних открытий своих коллег вы считаете значимым?

— Это совместная экспедиция петербургских и белорусских археологов в Западную Белоруссию. Есть шанс, что обнаруженный там булыжник — самый древний свидетель палеолита Восточно-Европейской равнины. Ближайшие аналоги находятся гораздо западнее — в Германии, Венгрии; и южнее — в Закавказье, Приазовье. На белорусской же территории такого раньше не находили: большая часть грунто- вых отложений слишком перемолота «ползавшими» здесь ледниками.

Началось же все с местного краеведа, который много лет интересуется окрестностями. Он нашел булыжники и решил, что это древние орудия труда. Обратился сначала к местным археологам, потом к специалистам из Москвы, после отправился в Петербург. И здесь он наконец попал к людям, которые занимаются средним палеолитом и для которых это не совсем в диковинку, — они организовали экспедицию. Работы там еще непочатый край, но это уже сенсация. Ничего подобного в пределах тысячи километров нет.

Фото: Дарья Скворцова